★★★★★ Книга на Литресе.

Выдающийся нейрохирург Генри Марш написал искреннюю, трогательную и ироничную книгу о том, как живется получеловеку-полубогу, — врачу, который каждый день проводит несколько сложных операций на живом человеческом мозге.

Для меня в книге три интересных темы:
— проблема души и материи: как в голове, состоящей из воды и белков, рождаются эмоции и переживания;
— признания и переживания нейрохирурга: страх, неудачи и отчаянная нужда, чтобы в тебя верили;
— внутренняя борьба с медицинской статистикой и врачебным цинизмом: нейрохирургия — это грань между жизнью и смертью — как жить с этим и рассказывать об этом пациентам и их родным.

Кажется, что книга будет сложной и страшной, но на самом деле она добрая и обнадеживающая.

Вопросы, о которых забывают перепуганные пациенты перед операцией:
— я хочу быть уверен, что операцию сделаете именно вы, а не ваш интерн/ординатор/стажер;
— сколько подобных операций провели лично вы?

Человеческие мысли, душа и электрохимические импульсы

— Идея о том, что наконечник отсоса прокладывает себе путь через человеческие мысли, эмоции и разум, что память и рассудок состоят из этой вот студенистой массы, — слишком странная для того, чтобы просто так принять ее.

— Неужели мысли, которые рождаются в моей голове, когда я смотрю на этот здоровенный кусок жира и белка, покрытый кровеносными сосудами, действительно состоят из такого же вещества. И ответ неизменно один и тот же: да, это так. Однако сама мысль об этом настолько абсурдна, настолько безумна, что мне не остается ничего другого, кроме как вернуться к операции.

— Сознание, которое в данный момент рождает вот эти самые слова, в действительности представляет собой череду электрохимических взаимодействий между сотнями миллиардов нервных клеток.

— Тот удивительный факт, что грубая материя может порождать сознание и способность к восприятию, в неврологии называется загадкой перцептивного связывания, к объяснению которой никто пока и близко не подступился. С точки зрения неврологии существование души крайне маловероятно, поскольку все, что мы думаем и чувствуем, — не больше и не меньше, чем обмен электрохимическими импульсами между нервными клетками.

Признания и переживания нейрохирурга

— Величайшее достижение хирурга — выздоровевшие пациенты, которые напрочь о нем забывают. После успешной операции любой человек поначалу испытывает по отношению к хирургу неподдельную благодарность. Но если со временем она никуда не девается, это, как правило, означает, что проблема не была решена и человек опасается, что когда-нибудь ему вновь понадобятся наши услуги.

Такие бывшие пациенты считают, что нас нужно всячески задабривать, словно мы злые божества или по меньшей мере непредсказуемые повелители чужих судеб. Они приносят нам подарки и посылают открытки. Они называют нас героями, а иногда и богами.

Вместе с тем самый крупный успех для нас — это когда пациенты возвращаются домой, к прежней жизни, и больше никогда с нами не видятся.

— Ненавижу разговаривать с пациентами утром перед операцией. Предпочитаю избегать напоминаний о том, что они живые люди, одолеваемые страхом, и, кроме того, не хочу, чтобы они начали подозревать, что я и сам волнуюсь не меньше их.

— Каждый день я принимаю несколько десятков решений, которые в случае ошибки могут привести к чудовищным последствиям. Моим пациентам отчаянно нужна вера в меня, а значит, я и сам должен в себя верить.

— Когда я получаю подобное письмо или же оповещение от юриста о намерении пациента подать на меня в суд, то неизбежно осознаю, насколько глубока пропасть, по краю которой ежедневно хожу.

— Нет никаких доказательств того, что полное бритье головы, которое в прошлом считалось обязательным и из-за которого пациент становился похожим на заключенного, хоть как-то понижает вероятность развития послеоперационной инфекции, а ведь это основная официальная причина для данной манипуляции. Я же подозреваю, что настоящая причина — хотя открыто об этом, разумеется, никто не говорил, — крылась в том, что отсутствие волос обезличивает больного и, таким образом, хирургу гораздо легче проводить операцию на мозге.

— Каждый хирург несет в себе небольшое кладбище, на которое время от времени ходит помолиться, — средоточие горечи и сожалений, где ему следует искать причины своих неудач.

Внутренняя борьба, медицинская статистика и врачебный цинизм

— Иногда у пациента нет ни малейшего шанса. Можно провести операцию, но даже если пациент выживет, он на всю жизнь останется безнадежно парализованным, потеряет дар речи и столкнется с ужасающими изменениями личности. В этот момент его судьбу решают родственники — и очень важно, что им скажет врач.

Если сказать: «Мы можем прооперировать пациента и удалить поврежденную часть мозга, тем самым сохранив ему жизнь», то они непременно захотят, чтобы пациента прооперировали. Если же вместо этого сказать: «Нет практически никаких шансов на то, что после операции он вернется к полноценной жизни. Он на всю жизнь останется парализованным инвалидом. Захотел бы он так жить?», то родственники скорее всего ответят совершенно иначе.

Ведь на самом деле врач спрашивает: «Любите ли вы его настолько, чтобы ухаживать за парализованным инвалидом до конца его дней?» — и у родственников не остается выбора.

— С годами я начал охотнее признавать, что стоило бы позволить человеку умереть, если вероятность его возврата к полноценной жизни ничтожна.

— Проблема, разумеется, в том, что часто я не могу точно сказать, насколько ничтожна эта вероятность: будущее всегда остается неопределенным. Проще всего брать и оперировать в любой ситуации, стараясь не думать о том, что результатом такого «лечения вопреки всему» станет множество выживших людей с серьезнейшими повреждениями мозга.

— Опухоли различаются по степени злокачественности, и никогда не знаешь, что именно произойдет с конкретным пациентом: всегда есть те, кому удается прожить с болезнью долгие годы. Но это отнюдь не случаи чудесного исцеления, а лишь статистические выбросы.

— «Вы ведь понимаете, — хотелось мне спросить практичных экономистов и медиков, — что единственная польза этого лекарства заключается в том, чтобы дать умирающим пациентам надежду? Надежду на то, что они станут той самой статистической ошибкой и проживут дольше среднего значения? Как можно оценить пользу надежды?» Но я не осмелился.

— Мало кто из людей, не имеющих отношения к медицине, понимает, что больше всего врачей терзает неопределенность, а не то, что они постоянно сталкиваются с человеческими муками и смертями. Не так уж сложно позволить кому-то умереть, если совершенно точно знаешь, что никак не сможешь ему помочь.

— В нейрохирургии смерть — неизбежное следствие базнадежной травмы головы или кровоизлияния в мозг. Она наступает тихо и мирно, когда врач констатирует смерть головного мозга и аппарат вентиляции легких отключают. Тут нет предсмертных слов или последнего вздоха — есть лишь поворот нескольких переключателей, после чего аппарат перестает работать.

Если кардиомонитор при этом остался подключен — обычно его убирают, — то на нем можно увидеть, как сердце (его дуары отображаются в иде извилистой линии из красных светодиодов) начинает биться все более и более неравномерно, из последних сил пытаясь выжить в отсутствие кислорода.

Через несколько минут оно останавливается в полной тишине, и линия на мониторе становится прямой.

— Я объясняю, что пациенту обязательно нужна операция, но вероятность паралича правой половины тела и возможной утраты речи «не превышает пяти процентов». Звучало бы совсем иначе, скажи я «целых пять процентов» соответствующим мрачным голосом. На этом этапе почти каждый пацент замечает, что любая операция сопряжена с риском.

Я соглашаюсь, но подчеркиваю, что некоторые риски куда серьезнее остальных. Проблема с нейрохирургией в том, что последствия даже крошечного сбоя могут быть катастрофическими. Если операция выходит из-под контроля, то для пациента это означает трагедию на все сто процентов, хотя для меня она вписывается в рамки тех же пяти процентов.